— Да, именно так, — кивнул врач. — Повторяю: она в очень странном состоянии. И это психическое состояние диагностировать я не могу. Нужен специалист.

— Что именно она рисует? — Артем уставился на врача тяжелым, подозрительным взглядом. — Что именно показалось вам таким странным?

— Вам лучше самим зайти в палату и посмотреть, — уклончиво ответил врач. — Я недаром назвал это «письмом одержимых». Вы поймете, что я имел в виду.

— Неужели все настолько плохо? — вдруг вырвалось у Вадима; Артем бросил на него странный взгляд. — Неужели?

— Скажите, а что вы вообще знаете об этой девушке? — врач внимательно посмотрел на Вадима, словно пытаясь прочитать что-то в его лице. — Она переживала недавно какую-то серьезную эмоциональную или психическую травму? И если да, то что это было?

— Я ничего не знаю об этом, — Вадим покачал головой. — Я вообще мало знаю эту девушку.

— Можно это выяснить, — сказал Артем.

— Нет, — Вадим покачал головой. — Что за глупость устраивать тотальную проверку человеку, который и так очень серьезно пострадал. Как будто она виновата в том, что с ней произошло…

— Как хочешь, — Артем передернул плечами, а врач снова бросил на Вадима какой-то непонятный взгляд — Вадим уже устал догадываться о значении его взглядов.

— Вообще-то она талантливая… — Вадим словно оправдывался перед врачом.

Глядя на себя со стороны, он понимал странность своего поведения — ведь раньше он не оправдывался ни перед кем и никогда!

— Она талантливый художник, правда, — продолжал Вадим. — И дизайнер интерьеров тоже. Я потому ее на работу и взял. Я картины ее видел. Они необычные. Я их запомнил, правда. А ведь я картины не запоминаю никогда!

— Картины? Что же на них было? Что вы запомнили? — врач прищурился, не спуская глаз с Вадима.

Под этим странным взглядом, как под рентгеном, Вадим чувствовал себя все более неуютно.

— Не знаю, — Вадим пожал плечами. — Фантастические звери. Черные цветы. Выставка была в «Арсенале». Ну, художественная галерея «Арсенал», в центре города, вы ее знаете. Там много художников было. Но я ее картины запомнил. Евгения Кравец…

— Что все-таки было на тех картинах? — допытывался врач.

Вадим вдруг почувствовал, что это не пустой вопрос: за ним кроется что-то еще.

— Безразличие, — вдруг четко сформулировал Вадим, сам поразившись точности этого странного ответа. — На них было безразличие ко всему. Как раз то, что я испытывал в тот момент. И никому это не удавалось выразить. А ей вот удалось.

— Как же это удалось ей выразить? — тон врача был очень серьезным.

— Не знаю, — Вадим нервно передернул плечами. — Я уже не помню. Да это и не важно. Тогда у нее волосы другого цвета были. Человеческие — не зеленые, точно… Я ей визитку свою оставил — насчет работы. А через несколько дней она пришла.

— То есть вы действительно ничего не знаете об этой девушке, — подытожил врач.

— Да я ничего и не хочу о ней знать! — почему-то рассердился Вадим. — Мне вполне достаточно того, что от нее одни неприятности. От нее — или у нее.

— Она вызывает у вас раздражение, неприязнь, но только не безразличие. — Под пристальным взглядом врача Вадиму вдруг захотелось провалиться под землю, но тот не стал развивать эту тему, а быстро завершил разговор: — Тогда вам лучше пройти со мной.

— Мы семью ее можем найти, — вставил Артем, — родственников или мужа, если есть… Конечно, если ты хочешь…

Но Вадим только рукой махнул. По стерильно-белому, залитому опять-таки белым светом больничному коридору Вадим шагал быстро, и ему все казалось, что под ногами не выложенный плиткой пол, а бурное море.

В палате было душно. В лицо ударил спертый воздух, напоенный запахами химикатов и медикаментов — к лицу словно жаркую резиновую маску приложили. И эта маска будто моментально вросла в кожу — ни сбросить, ни продохнуть.

Палата была узкая, как лестничная клетка, вытянутая в длину. Заставленная аппаратурой, громоздкими штативами для капельниц. Увешанная занавесками, скрывающими острые углы. Фантастический злобный мир, где все было перевернуто с ног на голову для того, чтобы попавший сюда впервые чувствовал себя не в своей тарелке. Именно так себя сейчас ощущал Вадим.

Железные ножки кровати казались постаментом или эшафотом. Они вызывали странную ассоциацию с лобным местом, где когда-то в древности проводились публичные казни. Вадима никак не оставляло странное и страшное чувство, что казнь здесь уже состоялась — жуткая казнь. Все уже случилось, и ничего не осталось, кроме незыблемой безнадежности этого самого момента…

На койке Вадим разглядел острые коленки и узкие плечи Джин, одетой в голубовато-белесый балахон. Шея, обмотанная белыми бинтами, казалась затянутой в песцовую горжетку. И над всем этим страшным великолепием трогательно и жалко смотрелся неопрятный взъерошенный ежик зеленых волос Джин.

Девушка сидела на койке, подтянув коленки к груди. Вадим разглядел планшетку с заправленным в нее листом бумаги — самую обыкновенную больничную планшетку. Правая рука Джин методично и четко водила по листу угольным карандашом. Но это было еще не так страшно — гораздо страшнее были глаза Джин, неподвижно уставленные в одну точку — в верхнюю часть стены, намного выше листа бумаги. Казалось, Джин вовсе не смотрела на свой рисунок, продолжая хаотичные движения по наитию. Но это было не вдохновение — в этом экстазе проглядывало что-то дьявольское.

Вадим вдруг отчетливо понял, что именно привело врача в такой ужас.

Зрачки Джин были расширены до предела. Пустые и неподвижные, ее глаза казались черными пугающими дырами, ведущими в какую-то бездну, на дне которой готовы были распахнуться тысячи адских пастей. Багровое пламя вспыхивало в этих исступленных жутких глазах.

Несмотря на то что никакого осмысленного выражения в глазах не было, казалось, что они — это ворота между двумя мирами, за которыми можно разглядеть лишь то, что невозможно понять.

Страшные глаза темнели, а сведенные мимические мышцы превращали лицо в маску какого-то древнего демона, который случайно заглянул в земной мир из самых темных, древнейших глубин…

— Матерь Божья… — тихонько прошелестел за спиной Вадима Артем.

И казалось, эти слова надолго повисли в воздухе — насколько они были нелепы и необычны. Кто угодно мог воззвать к Богу, но только не циник Артем. А между тем это было единственное, что хотелось сейчас сказать.

Вадим с трудом подавил в себе полузабытое, какое-то детское желание перекреститься. Это была инстинктивная защита от того ужаса, который внезапно обрушился на него.

Застывшая маска древнего демона наполняла всю его душу суеверным ужасом. Это перечеркивало все знакомое и привычное.

— Подойдите ближе, — тихо сказал врач.

Эти простые и обычные слова вырвали Вадима из состояния непреодолимой паники, в которую он начал погружаться против своей воли.